А-лей-на — доносится со всех сторон. А-лей-на — называют ее все. Кто-то добавляет «леди», если ниже по положению, кто-то зовет ее просто по имени. А-лей-на — липнет к ней, к ее коже, как патока, просачиваясь внутрь. Это имя. Не ее имя. Но то, которое она носит. Под которым прячется. Как трусиха. Будто и не была никогда волчицей из дома Старк. Будто…
Она стирает с себя эту патоку каждый вечер. Чужие взгляды. Чужие речи. Ее улыбки — фальшивые насквозь. Она тонет в их фальши, в своей фальши, и не знает, выплывет ли когда-то. Темные волосы блестят в свете факелов — темные, а когда-то были рыжими, и цвет их был ярче огней. От реверансов болят спина и ноги, и она устала притворяться. Устала прятаться. Устала…
«Ты должна быть Алейной Стоун. Поверить в это. Только тогда в это поверят другие», - шепчет она себе каждый вечер его слова. Слова того, кто привел ее сюда. Кто скрыл ее, спрятал от всего мира, защитил. Кто убил ради того, чтобы она была в безопасности. Лжет, чтобы она была в безопасности. Кто, она знает, будет и дальше убивать и лгать, но ради ее ли безопасности? Или ради своих целей? И перед глазами эта улыбка и снова эти слова, и вечер за вечером ей хочется запустить в зеркало своим тяжелым гребнем. Разбить эту стекляшку, из которой на нее смотрят глаза Сансы Старк, которая вынуждена лгать всем. Лгать, чтобы выжить. Разве не в этом заключается игра, о которой он ей говорил? Игра в престолы. Та самая, в которой ты либо побеждаешь, либо погибаешь. И она в этой игре вместе с ним. С тех пор как отец… как лорд Старк проиграл. Она не должна называть его отцом. Она — Алейна. Она ненавидит это имя, но оно принадлежит ей, обтягивает ее второй кожей, защищает, будто броня. А-лей-на. Она ненавидит тех, кто называет ее так. Ненавидит того, кто так ее впервые назвал…
Она прикусывает губу до крови, опуская глаза, чтобы никто не заметил вспыхнувшее в них отчаяние, которое она ощущает нутром. Седьмое пекло! Она может лгать кому угодно, но себе — себе еще не научилась. Научится ли? Когда-нибудь? Хоть раз в своей жизни сможет ли она солгать самой себе? Она — Алейна Стоун. Камень. Так не пора ли ей превратиться в камень по-настоящему? Стать жестче? Стать той, кем ее хочет видеть тот, который каждый вечер улыбается, появляясь в ее комнате, целуя ее в лоб сухими губами на ночь, и шепчет ей «спокойной ночи» прежде, чем она загасит свечу и дверь скрипнет, возвещая о его уходе? Лорд-протектор. Лорд-отец. Лорд я-все-уже-продумал. Петир Бейлиш — она хочет называть его по имени. Хочет, чтобы он называл ее по ее настоящему имени. Чтобы она не забыла, кто она, чтобы не поверила в то, что сама убедила себя в этой прекрасной сказке. Но она играет свою роль. Подчиняется его требованиям.
«Очаруй его. Обворожи его. Околдуй», - шепчет его голос в ее голове.
«Ночь принадлежит тебе, милая. Помни об этом всегда», - и на ее щеках снова клеймом загораются касания его губ.
И она улыбается прекрасному юноше, с которым танцует, и не испытывает ни неловкости, ни смущения, ни чего-то еще, что сказало бы ей безошибочно, что он ей нравится. И сердце ее глухо и немо — но она улыбается ему.
- Я стану всеми пряностями, которые вы только захотите, - мурлыкает она, тем мягким тоном, которым со своим вторым супругом, она слышала, разговаривала Маргери. И улыбка на его лице, расплывающаяся так легко и почти глупо, не трогает ее. Она уже знает цену привлекательности. И больше не купится на внешность. Больше не поверит в то, что все прекрасные внешне люди прекрасны и внутри. И она качает головой, когда Гарри-Наследник просит знак ее благосклонности для турнира, хотя могла бы прямо сейчас достать ленту из своих волос, чтобы он завтра повязал ее на свое копье — она отдаст ее кому-нибудь другому. Кому-то, кто не оскорбил ее при первой же встрече. Кому-то, кому ее не собираются продать. И опустившиеся реснички скрывают ярость, вспыхнувшую внутри. - Прошу меня простить…
И ей все равно, как высоко поднимается подол ее платья при беге — пусть хоть все видят ее колени, ей наплевать! - но ей нужен воздух. Но она вовсе не нуждается во внимании человека, который уже успел показать себя таким самоуверенным бараном, и в его сопровождении. И Алейна выбегает наружу, подхватывая юбки, хватает воздух ртом, жадно, как человек, пробывший не менее получаса под водой. Пир все равно заканчивается — небо едва заметно светлеет, а значит, наступает утро. Вряд ли ее отсутствие заметят. [AVA]http://imgdepo.com/id/i9341759[/AVA]

Отредактировано Luna Lovegood (2016-09-15 18:45:07)

«Леди Алейна» - и в ушах звенит знакомый голос. Голос, который снится ей по ночам. Который не выходит из мыслей. Который преследует ее, не дает ей покоя, не дает жить спокойно… «Леди Алейна» - и ей хочется ощериться в его лицо винтерфелльской волчицей, рыком заткнуть эти слова обратно в его горло, заставить подавиться ими. Он никогда не звал ее так.  «Дочь». «Алейна». «Милая». Не «леди Алейна». Ни разу. И ей хочется завопить, спросить его, не издевается ли он — но она дрожит, так сильно, что слова почти застревают в горле, что голоса не слышно было бы, даже если бы она попробовала заговорить. Зима близко, а под утро воздух всегда холоднее — еще один знак близящегося утра, еще один знак того, что пир заканчивается. Внутри на стенах горят факелы, а в каминах — огни, и внутри так много людей, что от жара не продохнуть, и ее платье сшито из такой тонкой ткани, что в нем она не замерзла бы только на юге — но снаружи ухе холодно, и ветер заставляет обхватить себя руками, чтобы не замерзнуть. Заставляет ежиться, сбиваться в комок. Она — дитя севера. Ей не привыкать к холодам. Но сейчас она не Старк. И сейчас, когда она прячется, строит из себя фальшивку, ей кажется, что раньше, с другим именем, даже северные ветры иначе к ней относились. Хотя бы потому, что тогда она была дочерью севера. А кто она сейчас? И ей хочется зарычать ему в лицо, потребовать, чтобы он назвал ее по имени, но она не может. Не умеет. Да мало ли этих «не»? И мало ли оправданий скрываются за ними? Оправданий, в которых она даже себе не признается — боится? Или что-то еще останавливает ее?
- Там слишком жарко и слишком душно. Я не могла дышать там, - она не лжет. Недоговаривает — но не лжет. Она знает, если кто и поймет эту ее недоговорку, то только он. Остальным она уже не только недоговаривает, но и врет в глаза, и все они распахивают глаза и верят ей, как если бы она изрекала вселенские истины. Но он всегда понимает, когда она умолкает не вовремя, когда она говорит не то, что думает — ведь это он учил ее лгать. Не он первым — но он больше всего. Он лепит из нее игрока в престолы, как из послушной глины, и она подчиняется его умелым пальцам, что делают из нее то, что ему нужно. Знает ли он о металлической сердцевинке внутри глиняной фигуры? Ей кажется, знает, но предпочитает оставить ее там. Не истреблять. Не уничтожать. Не вырывать и не раздавливать. - Я вернусь, как только мне станет легче дышать, отец. Наверное, мне слишком туго затянули корсет.
«Или вся эта толпа идиотов просто перекрывает мне дыхание», - хотелось бы ей дополнить, но она молчит. Лишь обвивает себя руками крепче, пряча замерзшие ладошки в рукава, и давит желание согреть их своим дыханием. И передергивает плечами невольно, не сдержавшись, когда он предполагает, что ее кавалеры ее утомили. Каждый, до единого! Но она должна играть свою роль, как бы тошно от нее ни было. Она это знает лучше, чем то, что ее зовут Санса Старк. Старые и новые боги, она даже в своем настоящем имени уже менее уверена, чем в своей роли! И от вина в голове туман, но не настолько — далеко не настолько — чтобы забывать свое предназначение. Свое задание. Свою игру в престолы. Ту, в которой ее, будто марионетку, дергая за веревочки, направляет этот мужчина, стоящий за ее спиной, одним своим присутствием уже напоминая ей обо всем этом. Одним своим присутствием заставляющий ее нервы натягиваться и дрожать, как дрожат натянутые струны на лютне, когда касаешься их кончиками пальцев — вот-вот послышится звон. И Алейна подходит к самому краю этого импровизированного, самой природой созданного балкона, за которым — обрыв. Она боится высоты. Всегда боялась. Но она знает, что не упадет, как упала Лиза Аррен. Потому что ей хватает ума держаться не слишком близко к краю. И потому что она верит — ее не столкнет человек, стоящий за ее спиной. Она еще нужна ему.
А он нужен ей, как бы странно ни было признавать это. И дело даже не в том, что она может растеряться, если окажется марионеткой с обрезанными веревочками, или что игрок в престолы из нее еще даже не так себе — она откровенно отвратительна в этой игре. А в чем — она и сама не хочет признаваться себе. Молчит даже наедине с собой. Даже наедине со своими мыслями. Но поворачивает к нему голову — не сдвигаясь с места.
- Мне противно от них, - шепчет она, и в голосе ее ярость, которой никогда раньше не было слышно. Рядом все равно никого нет, а ее голос достаточно тих, так почему бы и не сказать все начистоту? - Мне противно от их рук. От их взглядов. От их уверенности в том, что, раз уж я бастардка, чьей бы я дочерью ни была, со мной можно быть не настолько вежливыми. Они не смеют идти дальше взглядов, пока знают, что рядом мой отец. Дальше рук на моей талии и моих плечах. Но этого достаточно. И меня тошнит от одной только мысли о том, что этот самоуверенный дурень получит больше, чем они все. Я его бы не подпустила и так близко, как это уже было. Пусть выметается к своей Шафран. Пусть упадет с лошади и свернет себе шею.
Растрепавшиеся темные волосы скрывают лицо наполовину. Алейна вздыхает едва слышно, но все же отворачивается от рассвета, делая шаг обратно, подальше от обрыва. Поближе к Бейлишу. Выбор прост — опасность видимая или опасность скрытая. Но то, что она выбрала сегодня, еще ничего не значит, убеждает она себя. Ни-че-го…
- Я бы хотела никогда не покидать Винтерфелл. Но для этого уже поздно, - еще несколько мгновений, и она возьмет себя в руки. Несколько мгновений — вот и все, что ей нужно. - Я бы хотела никогда не ввязываться в эту игру. Но если отказаться играть в престолы, можно умереть. А мне отчаянно хочется жить — иначе я бы давно послала все в седьмое пекло.[AVA]http://imgdepo.com/id/i9341759[/AVA]
А еще ей хочется не называть отцом человека, которого хочется назвать иначе. Да вот только кому какое до этого дело?

«Ты должна быть сдержанной и учтивой», - поучает он ее, а в ушах, впервые за долгое время, почти хором звучат голоса матери и септы Мордейн. «Ты должна быть сдержанной и учтивой, Санса, мягкой и доброй, нежной и внимательной. Ты должна быть спокойной, и воспитанной, и утонченной. Ты должна быть настоящей леди, Санса…» Куда завели ее эти уроки? И куда девались уроки отца, который пытался научить ее быть всегда честной, и прямолинейной, и прямой в своих суждениях, и искренней?
Помогло ли это вам, отец, когда вас за вашу честность и прямолинейность обезглавили на ступенях септы Бейлора? Помогло ли это вам, матушка, когда вам перерезали горло, и вам, септа, когда вашу голову насаживали на пику? Помогло ли мне, когда по так и не отмытым до конца со ступеней пятнам крови последнего из десниц короля Роберта меня вели выдавать замуж за Беса Ланнистера? Поможет ли это мне хоть когда-нибудь?
«Ты должна быть благосклонна к Гарри» - царапает ее слух, камнем с острыми краями проезжается по внутренностям, заставляя на миг зажмуриться. Отвратительно. Он ей отвратителен. Она бы с радостью сама заставила его лошадь сбросить его, с радостью бы привела его на это самое место и столкнула в пропасть, с радостью бы… седьмое пекло, она бы избавилась от этого человека и не испытала угрызений совести. Разве что за то, что не оправдала ожиданий Петира. Отца, поправляет она себя. Она — Алейна. Он — ее отец. Она должна в это верить. Должна это знать. Должна… как много всего она должна! И как мало остается того, что ей позволено! И волчица внутри нее вновь рычит, яростно и злобно, как бы она ни старалась задавить ее, убрать ее внутрь. Она — Алейна. Не Санса Старк. Но с каждым днем ей все больше и больше хочется об этом забыть хотя бы на миг. Хотя бы на миг увидеть этот взгляд его на себе, в котором будет читаться ее имя, а не имя ее матери, о которой он так любит говорить. Которую он, как сам признался, так любил. От этого в горле комок, и тошно становится, стоит ей подумать о том, что он видит в ней Кейтилин Талли. Стал бы он так же продавать Кейтилин Талли ради власти? Стал бы он так же обещать Кейтилин Талли золотые горы, а потом отдавать ее неотесанному мужлану? В одном она точно была права, из всех мыслей, что промелькнули у нее, едва она увидела Гарри — в том, что красота и доброта не всегда идут рука об руку, в этом ей не раз пришлось убедиться еще до сегодняшнего дня. Уже вчерашнего, учитывая то, как близок рассвет…
- Пусть отправляется к Иным со своими страданиями, - смешок срывается с ее губ, и веселья в этом смешке нет. Но и он обрывается, когда Петир касается ее лица, убирает с него прядь растрепавшихся волос, мягко прижимает ладони к ее щекам, заставляя смотреть на него. Когда называет ее по имени — впервые за все это время. И губы ее трогает такая же невеселая улыбка, а внутри поселяется нечто непонятное, до сих пор ни разу не испытанное. Вот он, касается ее, как в ее снах, называет по имени, да только слова его не те, каких она ждет, и смотрит он так, будто не видит ее. Кто там, вместо нее, в его голове, в его мыслях? Кого он видит сейчас перед собой? Слишком опытный для нее игрок в престолы, он слишком хорош, чтобы она могла читать его так же, как он читает ее. А она — кто она? Девчонка, чья голова несколько раз чуть не оказалась на пике, никем не разыскиваемая наследница Винтерфелла?
И она хотела бы сделать шаг назад, сбросить его руки со своего лица, да только узкие холодные ладошки ложатся поверх его ладоней, и сила из них куда-то пропадает, остается лишь тепло его рук. И Санса опускает глаза, прикусывая губу — чтобы молчать, чтобы не проронить ни слова — и стойкий вкус крови появляется в ее рту, заглушая привкус выпитого ранее борского золотого. «Я — Алейна Стоун», - повторяет она себе, «Я — не Санса Старк. Не должна быть Сансой Старк. Она мертва.» И голубые глаза снова поднимаются, вперившись в такое знакомое лицо.
- Я вернусь внутрь, к своему нареченному, - шепчет она. Он стоит так близко, что услышит ее, даже если она будет говорить еще тише. - Я буду улыбаться ему слаще, чем кто-либо, и стану его женой, и буду греть ему постель, и рожать детей, и ни одну женщину он никогда не пожелает так, как пожелает меня. Я буду любить его бастардов не в пример лучше, чем леди Кейтилин Старк любила бастарда своего мужа, и он будет восхищаться моим добрым сердцем.
Тонкие ладошки сжимают его ладони на миг, затем соскальзывают, безвольно падая. Алейна смотрит в лицо стоящего перед ней мужчины, сама не зная, что ищет в нем, что пытается найти в его глазах. Сама не решаясь себе признаться в этом.[AVA]http://imgdepo.com/id/i9341759[/AVA]
- Я вернусь к нему, как только ты скажешь, что рад тому, что продаешь меня ему, - и голос ее бесцветен и тускл, как никогда ранее.

Отредактировано Luna Lovegood (2016-09-17 17:06:22)

Сансе хочется рассмеяться ему в лицо от слов о счастливом отце, который должен радоваться за  свою дочь. Что же мешает Петиру радоваться? Что мешает ему быть счастливым? Все его планы осуществляются. Он — удачливый и расчетливый игрок в престолы. Он — человек, который все просчитал, и которому остается только сидеть в своем кресле, потягивая вино из кубка, и наблюдать, как все идет по его плану. Его плану — который, как бочонок, который столкнули с холма, несется вперед, набирая обороты, и не остановится, пока не достигнет пункта назначения. Разве что на пути ему встретится какое-то препятствие — но Санса прекрасно знает своего «отца». Знает — он уже позаботился о препятствиях и о их устранении. Да, он — удачливый и расчетливый игрок в престолы. Она же всего лишь дурная актриса, которая даже не смогла доиграть свою роль, бросив ему в лицо все, что ее мучает. Предъявив ему все мысли, что роятся в ее голове — даже не побеспокоившись о том, чтобы он сам попытался понять их, вывернув душу перед ним. И ей становится еще смешнее от его слов о том, что он не выставил ее, как товар, дожидаясь того, кто заплатит подороже. Нет — тут не аукцион. Тут и не было аукциона. Зачем он, если заранее известно, кто получит ее? Чтобы поиграть на нервах людей? Для этого вполне сгодится завтрашний турнир, еще и она будет лишней. Да, когда-то ее сердечко бы застучало пойманной в силки пташкой от одного только слова «турнир», а сейчас что? Сейчас пташка в гнезде, вот только стены этого гнезда слишком похожи на родные, и от этого еще больнее. И не хочется даже думать об этом, чтобы не печалиться еще больше, и лицо снова обжигают холодные северные ветра, стоит Петиру убрать ладони, а внутри поселяется какое-то тягучее, вязкое чувство… обиды?
А затем его губы касаются ее губ, но уже без той нежности и легкости, что в прошлый раз, когда он едва-едва поцеловал ее, и волна этой обиды захлестывает ее с головой, смешиваясь с другими чувствами, другими эмоциями — их столько, что, будь они водой, пришедшей с моря, даже высота Копья Гиганта не спасла бы тех, кто все еще пирует в главной зале Гнезда. Ей не хочется чувствовать его поцелуи, убеждает она себя, когда ее губы сминаются ее губами, и все же пальцы ее стискивают его плечи, все же она прижимается к нему, неосознанно, невольно, сама не зная, что творит. Санса Старк сходит с ума, теряет рассудок, теряет возможность здраво мыслить. Нет, поправляет она себя, она давно уже потеряла все это, но лишь сейчас признает это, лишь сейчас позволяет себе расписаться в этом — неумело и неловко отвечая на поцелуй того, кто должен быть ее опекуном, кого на людях называет своим отцом. Она не умеет целоваться, не умеет вкладывать в поцелуи свои чувства. Ей не так много лет. И сердечко трепещет, как настоящая пташка, и она хотела бы списать головокружение на вино, да только не столько она выпила, чтобы оно так подействовало — так, как действуют руки, касающиеся ее, да губы, целующие ее.  Его руки. Его губы. И одним нечеловеческим усилием воли Санса все же заставляет себя сделать шаг назад, отстраняясь от него, уходя от него, сбегая, разрывая эту связь, которую уже не назвать связью отца и дочери. Да полно, были ли они когда-нибудь настоящими отцом и дочерью? Верили ли они оба хоть раз в этот фарс, что обманул всех вокруг? Она могла бы быть его дочерью — в другом мире. Но не в этом. Она не хотела себе такого отца…
Нет. Она не хотела, чтобы он был ее отцом. И предрассветным небом, старым северным снегом, валирийской сталью Льда кажутся ее глаза — кажутся серыми, пусть и были всегда синими, пусть и нужно было бы намного больше, чем поцелуй, чтобы сменить их цвет. Нужно было бы намного больше, чем так медленно дошедшие до ее разума слова, чтобы заставить их стать такими — разве что списать эту кажущуюся серость на сталь ее взора? Но не сталь там, лишь туман, заволакивающий долины вокруг Гнезда, окутывающий в утренние летние часы башни Винтерфелла. Она — зимнее дитя, пусть и не помнит зиму, в конце которой родилась, но лето никогда не было ей менее близко, чем зима. Лето, живущее внутри нее, печальным туманом заволакивающее ее глаза.
- Моя мать, - она усмехается, вот только усмешку эту нельзя назвать веселой или радостной, и голос ее звучит горько и почти даже едко. - Всегда моя мать. Не я. Ты заботишься обо мне ради нее. Ты хотел бы, чтобы я была твоей дочерью от нее. И даже перед тем, как поцеловать меня, ты говоришь мне о ней. Может, Гарри-Наследник — не такой уж ужасный кандидат? По крайней мере, он видит во мне меня, пусть и под другим именем, а не женщину, которую не может забыть даже после ее смерти. Я не хочу быть только «дочерью Кейтилин». Я хочу быть собой. Хочу, чтобы ты видел меня, а не ее. Видимо, я слишком много хочу, не так ли, лорд Бейлиш? [AVA]http://imgdepo.com/id/i9341759[/AVA]

«Опасно», говорит он ей. Опасно быть слишком решительной на краю бездны, опасно быть слишком безрассудной на ее краю. Она не боится бездны, с тех самых пор, как Джоффри — король Джоффри, и ей хочется выплюнуть его имя и отплеваться от него, будто чем-то прокисшим увязшего в ее рту — решил показать ей голову ее отца на пике. С тех пор, как лишь миг отделял ее от того, чтобы отправить его в эту бездну — и ей было все равно в те минуты, что уже на следующий день и ее голова красовалась бы на крепостной стене, а рыжие волосы и бледные губы целовал бы ветер. Опасность ей знакома не понаслышке, и она, дочь семьи Старков, смеется ей в лицо, слишком рассудительная, чтобы вот так вот просто умереть, но слишком безрассудная, чтобы позволить кому бы то ни было запугать ее. Опасность не пугает ее. Бездна не вселяет в нее ужаса. Она — Санса Старк, пусть и прячется под чужой маской, пусть и позволяет себе так редко побыть самой собой. У нее другое имя, у нее другая личность, у нее, чтобы труднее было узнать, темные волосы, как у нее «отца» - или как у ее отца? Но, несмотря ни на что, она все еще остается собой. Прежней. Винтерфелльским волчонком, северной принцессой, ребенком льдов и снегов. Собой. И она не боится того, о чем он ее предостерегает. Боится многого, ведь безумны те, кто ничего не боится. Но не позволяет страху взять над ней верх. «Страх режет глубже, чем нож», бормотала себе под нос Арья в те старые времена в Королевской Гавани. Видимо, младшенькая поняла это раньше, чем она. Легче, чем она. Быстрее, чем она…
И с изогнутых в горькой полуулыбке губ срывается короткий смешок. Скрывала ли она свою сущность? Пряталась ли она? По чьей она подсказке, по чьей указке, по чьему приказу делала это? Она — Санса Старк. Она — Алейна Стоун. Она — пташка, голубка, бедная заблудшая душа, и от предпоследнего ей хочется плеваться, а от последнего — смеяться. Кто она? Она — никто. Она потеряла все, что у нее было, кроме самой себя, и даже себя умудрилась спрятать так глубоко, что иногда кажется, что и не найти. Хриплым звуком виснет смешок ее в стылом утреннем воздухе, оттого что Петир предупреждает ее, чтобы она помнила, когда, с кем и как говорит. Она это помнит, ему не стоит беспокоиться. Он — прекрасный учитель, выдрессировавший ее до идеала. Но дрессировка — это далеко, далеко не все. Она другая. Всегда была другой. От природы. Такая же своевольная, как и ее сестра, но тихая и спокойная, настоящий тихий омут, в котором водится что-то покрупнее чертей. Подозревала ли об этом ее матушка, считавшая ее настоящей леди? Вряд ли. Кейтилин Талли, та, что потом стала Кейтилин Старк, не видела ничего вокруг себя, что ей не хотелось бы видеть. За что и пострадала, не узрев угрозы в Уолдере Фрее и поверив тому, что старик не оскорблен выбором Робба. И остается лишь надеяться, что она не так же слепа, как ее мать, что…
Она не успевает додумать. Казалось бы, только что она глядела в глаза Петира, такие насмешливо-яростные — что разъярило его, то, что ему сказали «нет»? - и вот уже его руки смыкаются на ее запястьях, а ноги подгибаются от его рывка, и камни больно впиваются в спину, и он снова сминает ее губы своими, целуя_кусая, прижимая ее к себе. И Сансе хотелось бы оттолкнуть его, хотелось бы  потребовать, чтобы он оставил ее в покое, да только это говорит рассудок, оставшийся в этом мнении в удивительном одиночестве — и сердце, и тело, и инстинкты ее требуют, чтобы она не смела даже думать о том, чтобы оттолкнуть его. И все же она берет себя в руки, нервным движением сжимает ворот своего платья у самой шеи, свободной рукой упираясь ему в грудь, заставляя его остановиться. Заставляя одуматься. Прийти в себя. И садится на земле, все еще вцепившись в тонкую ткань, растрепанная, с безумными глазами, с приоткрытыми губами, припухшими и почти кровоточащими от его напора, приглаживает волосы, пытаясь пропустить пальцы между спутавшимися прядями, влажными от первого снега и утренней росы, и во взгляде ее ярость, и обида, и еще Иные знают что.
- Вот и цена всех твоих слов о том, что я достойна большего, - выдыхает она, почти всхлипом, тщетно пытаясь не дать слезам навернуться на ее глаза. - Какая еще шлюха из твоих борделей может похвастаться тем, что пересчитала своей спиной все камни, когда сам лорд-протектор Гнезда потерял рассудок в нескольких шагах от пары сотен гостей? Несколько месяцев в Гнезде, и моя дверь напротив твоей, и каждый вечер пожелание спокойной ночи и поцелуй в лоб, но это ведь все неинтересно, правда? [AVA]http://imgdepo.com/id/i9341759[/AVA]

Отредактировано Luna Lovegood (2016-09-20 15:59:50)

Она все еще прижимает руку к груди, сжимая ткань и без того высокого и закрытого ворота, будто боится его. Будто? Да, сердцем она понимает, что бояться нечего, пусть разум и кричит благим матом, чтобы она убиралась оттуда. Сансе Старк привычнее северные строгие наряды и южные шикарные платья с глубоким вырезом и широкими рукавами, но Алейна Стоун родом из Чаячьего городка и никогда не выезжала из владений семьи Аррен, никогда не покидала Королевство Гор и Долин, как оно когда-то звалось, и одежды севера и юга чужды ей — и платья, что носит она, безумно похожи на наряды леди Лизы. Тот же высокий ворот, та же брошь, скалывающая ткань на пару пальцев ниже яремной впадины — брошь, что колет сейчас ее пальцы — те же рукава, похожие на крылья птицы, разве что еще одни под ними, чтобы не замерзнуть, ведь до зимы осталось совсем ничего, и холода уже пришли и в Долину. И пальцы Сансы впиваются в ткань, пока Петир говорит, пока он делает вид, что ничего не произошло, что все, что только что случилось, почудилось ей, приснилось, как один из тех снов, что снятся в короткие летние ночи, когда ароматы слишком пьянят, чтобы картины, подсказанные разумом и фантазией, оставались спокойными и ясными. Она отводит глаза, кусает губы, чтобы молчать, чтобы не завизжать, хотя видят боги, старые и новые, как ей этого хочется. Новые видят это лучше — тут нет старых, тут нет богорощи и сердце-древа, и у старых богов, которым испокон веков поклонялись Старки, нет тут глаз. Они не могут увидеть ее, подсказать ей, защитить ее. Но она не уверена, что теперь — теперь, когда она уже приняла решение, о котором не пожалеет никогда и ни за что, а если и пожалеет, то будет знать, что сама виновата — ей нужны подсказки. Что ей нужна защита.
Санса вздрагивает, как от удара, когда его пальцы касаются ее локтя сквозь тонкую ткань. Серебристо-синее платье почти не защищает от холода, и уж точно не прячет ее от тепла, а его руки не просто теплые — они горячие, они обжигают. Она поднимается, стряхивая с юбки налипшие травинки и почему-то еще не растаявшие снежинки, вытаскивает из волос неведомо как оказавшийся там сухой лист, и снова прячет глаза. Сейчас, сейчас он скажет ей, какой она дурой была, что доверилась ему, что решила, что это не было игрой для нее… Но его слова совсем иные, и тон его мягкий, вкрадчивый, и она забывает о том, что не хотела глядеть на него, взгляд ее неверяще вперивается в его лицо, и только она знает, что ищет там, что хочет найти… Находит. Сама не знает, что, но находит. И кивает, медленно, будто боясь резких движений, когда он говорит ей вернуться, говорит, что ее платье надо почистить… Но несогласие вспыхивает в ее взгляде, когда он говорит, что проводит ее.
- Лорд-протектор Долины, гостеприимный хозяин сего пира, должен объявить о его конце, - почти шепчет она, и сама удивляется тому, как мягко звучит ее голос. - Половина гостей уже спит, положив головы на столы, а вторая половина так пьяна, что не воспротивится тому, чтобы их матери, жены и сестры отвели их в их комнаты. Завтра им состязаться в турнире, не хотелось бы, чтобы они едва сидели на лошадях, мучимые похмельем. Сир Гарольд, наверное, будет обижен тем, что его отвергли сегодня и что его постель этой ночью будет некому греть, но он переживет это. В его возрасте уже пора знать, что не все девушки, которых он желает, кидаются в его объятья в тот же миг.
И на губах ее играет насмешливая улыбка — она смеется не над Петиром, но над Гарри, который так оскорбился, когда она отвергла его, хотя так грубо вел себя еще несколькими часами ранее. Но улыбка эта гаснет очень быстро, и Санса касается кончиками пальцев рукава мужчины, подаваясь чуть ближе, почти прильнув к нему, в неосознанном порыве, в неосознанном флирте.
- А я буду ждать, - и ее шепот звучит еще тише на этот раз, но его хорошо слышно в этой предрассветной тишине. - Лорд-протектор ведь всегда желает своей дочери спокойной ночи, разве нет?
Она поворачивается, подхватывает юбки, чтобы не путались в ногах, и идет прочь, почти спешно, но не теряя достоинства, не теряя спокойствия и величия. Но стоит ей дойти до черной лестницы, скрыться от всех возможных взглядов, как она бежит по ступенькам, задрав подол выше колен, чтобы не споткнуться об него. И зачем она бежит, она не знает — лишь понимает, что бежала, по собственному дыханию, разрывающему грудь, стоит закрыть за собой дверь. В камине тлеют угли, и в покоях ее тепло — она подкидывает дрова, чтобы тепло еще долго не ушло, а затем подходит к большому зеркалу в углу и расшнуровывает корсаж своего платья, позволяет ему упасть на пол, распускает волосы… Обычная, привычная подготовка ко сну, как и каждый вечер, разве что в одиночестве — так это выглядит. Но она не хочет звать служанку. Она не хочет звать никого. Кто ей сейчас нужен, кроме разве что одного человека? [AVA]http://imgdepo.com/id/i9341759[/AVA]

Он не придет. Санса смотрится в зеркало, большое, во весь рост — как его только доставили на эту гору? - разглядывает себя в нем, почти изучает. Горячка проходит, бушующие внутри эмоции утихают, буря уступает место штилю, и она понимает, какой была глупой. Какой глупой продолжает быть. Что заставило ее так себя повести там, что придало ей сил и смелости? Высота? Рассвет? Северные ветры, решившие напомнить ей, что она северянка, что она — храбрая дочь дома Старков, которая всегда говорит и делает что ей вздумается? Он не придет, она знает это. Видит это в разгорающихся за окном красках. Уверена в этом. Зачем ему приходить к ней сегодня? Зачем ему вообще приходить к ней когда бы то ни было? Глупой она была, поверив в то, что для него это было большим, чем приступ желания. Наверняка Петир уже нашел кого-нибудь посговорчивее. Кого-нибудь, кто не оттолкнет его, как оттолкнула она. И, когда в ушах снова звучат его слова о том, что те, кто не знает себе цену, оказывается в борделе, она сжимается в комочек, передергивая плечами.
Она слишком много его слушает…
Плечи ее расправляются в тот же миг, когда скрипит дверь. Это не он — так несмело входит в ее комнату всегда только Ланна, ее служанка. Видимо, пир окончен — слуги всегда расходятся первыми. Он не придет — она почему-то в этом уверена. Поэтому и позволяет девушке расчесать ее волосы и заплести их в аккуратную косу, поэтому позволяет переодеть ее в тонкую сорочку, в которой не холодно в натопленной комнате, как не холодно и по утрам, когда огонь в камине гаснет, под теплыми одеялами. Просит ее принести вина — говорит, не собирается еще ложиться спать. Говорит, собирается еще немного почитать перед сном. Накидывает халат на плечи, зажигает свечу. Улыбается Ланне на ее негромкое ворчание о том, что леди Алейна испортит себе глаза, что читать надо, когда на улице светло. Чего она ждет? Семеро ее знают… Семеро — ведь в Гнезде нет чардрев и у старых богов нет тут глаз. Семеро — потому что их чтут в этом месте. Она так близко к Северу, и все же так далеко. И Санса слушает щебетание Ланны, пока та готовит все ко сну, расстилает постель, подбрасывает в огонь пару толстых бревен, что не истлеют до полудня, и, стоит двери затвориться за девушкой, наливает в кубок вина. Борское золотое — лучше всего, когда собираешься лгать. Другим ли? Или самой себе? И она пытается убедить себя в том, что он придет, как бы сознание ни кричало ей о том, что она ошибается. И медленно, глоток на страницу, борское вино кружит ей голову, но никак не желает туманить разум. Будто кто-то забавляется, наблюдая за ее попытками опьянеть и все забыть. Будто она зря пытается солгать самой себе, говоря себе, что он придет. Говоря себе, что вовсе не ждет его. Что книга эта ей действительно интересна. Что она не сидит тут уже больше получаса, ожидая человека, которого нет смысла ждать. Что за окном не становится все светлее с каждым мгновением. Борское золотое, может быть, и лучше всего, когда лжешь — кому-то или себе, неважно — но почему-то на нее оно не действует. И Санса уже почти убеждает себя в том, что ей нужно бросать ожидание, нужно идти спать — но стук в дверь заставляет ее обернуться. Никто в этом чертовом замке не стучится в ее дверь. Неужели Ланна что-то забыла?
Вот только на пороге оказывается совсем не Ланна. И Санса допивает последний глоток вина из своего кубка, прежде чем подняться на ноги навстречу Петиру, который соизволил все-таки почтить ее своим вниманием, в тот самый миг, когда самый краешек солнца наконец-то поднимается над горизонтом. Позволяет себе глядеть ему в лицо — не в глаза, но на лицо, которое изучает взглядом, будто пытаясь запомнить, а почему, и сама не знает. И делает шаг ему навстречу, будто расписываясь в собственной слабости. В том, что ждала его. В том, что в этой игре — не в игре престолов, а в той, в которую они играли все это время между собой — она добровольно вывешивает белый флаг, сдаваясь на милость победителя. На его милость. И что дальше будет, она не знает. Решать ему. Все, что она знает — это то, что он пришел. Как бы она ни была уверена в обратном.
- Вы являетесь вместе с солнцем, лорд Бейлиш, - ее тон мягок и тихок. Она поворачивается обратно к столику на миг — ровно затем, чтобы задуть свечу, которая уже не нужна теперь, когда рассветные лучи заливают комнату. - Все ли гости нашли пути к своим спальням? Всем ли понравился пир? Думаю, теперь, когда рассвело, отец должен желать своей дочери приятных снов, но никак не спокойной ночи — теперь, когда ночи пришел конец, для этого слишком поздно.[AVA]http://imgdepo.com/id/i9341759[/AVA]

Отредактировано Luna Lovegood (2016-10-03 13:52:38)