31/05/97
дом Робардса, ранее утро Джой возвращается к утру, разбитая и уничтоженная. Она себя переоценила и теперь пожинала плоды собственного выбора. Злые, ядовитые плоды.
Она входит в дом тихо, едва приоткрыв дверь, осторожно проворачивает в замке ключ, поглядывает на часы, снимает обувь, чтобы бесшумно миновать холл, лестницу и коридор на втором этаже. У Робардса невероятно большой дом, и Джой никак не может к нему привыкнуть: она картой размечает путь в памяти, потому что иначе потеряется и еще долго будет блуждать в поисках своей комнаты, быть может, даже наткнется на Гавейна, а этого в шесть утра лучше не делать — чревато последствиями.
Джой останавливается через три шага — замирает у зеркала и медленно, словно разворачивает окровавленные бинты, снимает с себя маскировочные чары. Их довольно много, и она тратит на всю процедуру около десяти минут, потом с явным неудовлетворением оценивает свой помятый внешний вид и дотрагивается пальцем до синяка на скуле, который только начал проявляться. Больно.

Джой исследует отражение в поисках других отметин, обхватывает взглядом потемневшие запястья и одергивает рукава куртки, пытаясь прикрыть эту красноречивую черноту. Малфой, тот, что из прошлой жизни, наверняка бы сказал, что она хорошо повеселилась. Она и в самом деле повеселилась: вдавила педаль газа и не останавливалась, подгоняемая страхом еще больше, чем желанием уничтожить себя до конца. Но у нее ничего не вышло: уничтоженной вернулась Джой, а Карен, та, что Готье, теперь строго смотрела на нее из зеркала.
Джой уводит взгляд и, встревожив волосы рукой, подхватывает ботинки свободной рукой и поднимается по лестнице на носках.

Из окна пробивается еще блеклое утреннее солнце, и Джой щурится, когда его размытые широкие полосы света скользят по ее лицу, щурится и спотыкается: с громким характерным стуком ударяется коленом об скошенный угол ступеньки, чертыхнувшись сквозь зубы встает, прислушивается к обстановке и снова тихо-тихо движется наверх.
На втором этаже ее ждет узкий коридор, почти неосвещенный, и это кстати — за эту ночь ее глаза явно отвыкли от яркого света, и она мечтает закатиться в темноту сна на долгие часы, пока тело не восстановится до конца и не избавится от ноющей боли, разлитой от головы до пят.
С этой мечтой Джой поворачивает направо и замирает у двери в свою спальню: снимает чары с замка, аккуратно поворачивает ручку до негромкого щелчка и с выдохом, полным облегчения, переступает порог. Теперь она сможет сделать вид, что всю ночь провела здесь, а синяк получила от случайного и катастрофического столкновения с местной мебелью.

Джой стаскивает с себя куртку и, бросив ее прямо на пол, поднимает голову: Робардс стоит спиной к окну и немигающим убийственным взглядом следит за ней, замечая, конечно же, и синяки, и покрасневшие то ли от усталости, то ли от невыплаканных слез глаза, и зажатую поступь, отдающую болью при каждом новом шаге — он замечает абсолютно все, и Джой замирает, понурив голову, как застигнутая врасплох школьница, нарушившая правила.
— Доброе утро, — выдавливает из себя Джой, пытаясь сделать вид, что все в порядке и происходящее ее волнует ровно столько же, сколь роль королевы Бельгии в парламентских выборах. Неуверенно шагает вперед, отталкиваясь ладонями от дверного полотна, и отворачивается, чтобы только не видеть мрачное, почти безжизненное лицо Гавейна.

Отредактировано Karen Gauthier (2017-01-25 22:52:17)

Джой дергает плечом, подтягивает второй рукой куцый, но все равно сползающий рукав футболки, делает шаг в сторону кровати, чтобы ее угол оказался между ней и Робардсом, как препятствие, преграда, если он решит перейти к каким-то действиям.
Отвечает после недолгой паузы как можно более равнодушно:
— Решила сделать тебе подарок — вернулась пораньше.
Благоразумно проглотив многозначительное «чем рассчитывала», добавляет, махнув рукой в разрешающем, почти хозяйском жесте:
— Все, можешь идти — как видишь, я жива, здорова, никто мою личность за одну ночь не рассекретил, подмену коматозной в Мунго не обнаружил и не забрал меня к Темному Лорду на последний чай в твердой памяти, ты же, надеюсь, понимаешь, что он не станет меня убивать? Все в порядке, Робардс, твоей жизни ничего не угрожало и не угрожает, мы затеяли побег только потому, что один твой авроришко завел на меня дело, а ты вовремя не вмешался, — она говорит запальчиво, подбавляя все больше эмоций, вспоминая тот их отвратительный разговор с рукоприкладством, и сама постепенно начинает раздражаться: кто он ей такой, этот Робардс?
Сват, брат, отец родной? Она имеет право быть где угодно, когда угодно и с кем угодно. И единственное, что ей сейчас нужно от него, так это то, чтобы он не лез к ней со своим презрением и жалостью — этого всего она натерпелась еще в прошлой жизни ото многих других, даже от тех, кто ее любил. От Робардса, необремененного ничем подобным, она не хочет этого терпеть и подавно.

Но он, кажется, ничего не понимает.
Джой тяжело вздыхает, как будто общается с неразумным ребенком и никак не может объяснить ему свод простых истин, усвоенных и исполняемых взрослыми почти на веру, так, что и объяснить-то нельзя, но это всего лишь защитная реакция, потому что ребенок здесь — она, а взрослый — он.
Джой запускает руку в карман джинсов, чтобы найти сигареты, и, когда находит одну, с облегчением затягивается.
— Если ты не против, я бы хотела привести себя в порядок, — бросает Джой Робардсу, отворачиваясь к зеркалу и делая вид, что поправляет встрепанную прическу свободной рукой.
В реальности она просто следит за ним, глотая дым и готовая пресечь любое движение в свою сторону щитом, потому что боится, до безумия боится этого ненормального аврора. И до сих пор не понимает, зачем она ему.

Дракклов Робардс не двигается с места, переваривая, кажется, все ее реплики, и от этого Джой становится еще страшнее: она украдкой поглядывает на свои запястья, глубоко затягивается еще раз, ведет взглядом выше и замечает, что руки до локтей испещрены мелкими синяками, как ударами. Оборачивается к Робардсу, затылком прикладываясь к холодной глади зеркала, и, сведя руки за спиной, чуть запрокидывает голову: мол, что ты мне сделаешь? Чему еще научишь?
— Я жду, — упрямо говорит она, выдыхая слова вместе с дымом и не понимая, с какой бездной играет и чье терпение испытывает.
От страха инстинктивно ощупывает нож на поясе — он единственный ее не подводит — ждет всегда на одном и том же месте, и злится на себя за то, что Робардс видит этот ее жест, полный неуверенности.
Видит и не уходит, будто ему есть что ей еще сказать.

Джой не понимает, почему Робардс молчит. На его месте она давно бы разорвала себя на мелкие кусочки, но он, отчего-то, сдерживается, хотя и на этот случай их Непреложный обет не распространяется. Джой ничего не понимает, и от этого ей еще страшнее: она прижимается к зеркалу лопатками, пытаясь распрямиться, напускает вокруг себя больше дыма, чтобы Гавейн по возможности не видел ее лица, и слушает его, наконец, прервавшего молчание, изумленно, но скрывает это, скрывает, что есть сил.
Она не перебивает его — на это у нее нет никакого права — но и не может поверить, что он вдруг говорит с ней так по-взрослому и почти без раздражения, будто ему действительно не все равно и он даже готов ее выслушать.
Джой встряхивает головой, упрямо отказываясь признавать его превосходство, и нервно теребит пальцами сигарету, роняя пепел вокруг себя.
— Я устала, Вейн, — хрипло произносит она, ловя этой фразой его уже у порога. Джой никогда так не называла Робардса, и из-за ее маски сейчас проступает Готье, которую она старалась выжечь в течение этой длинной и мрачной ночи.
У нее ничего не вышло.
Она прикладывает руку с сигаретой ко лбу — тыльной стороной ладони — о чем-то думает с сожалением и, закрыв влажные от проступивших слез глаза, начинает не говорить, а выговариваться:
— Я не хочу, чтобы война заканчивалась. Я не смогу жить после нее, я знаю, что не смогу.
Она проходит вперед, глядя себе под ноги, еще раз затягивается и, сжигая сигарету до фильтра, тушит ее об собственную ладонь. Привычка идти по лезвию, питаться одним адреналином вошла так глубоко под кожу, что она не сомневается в своей правоте. Она не сможет — она просто не умеет жить вне войны, и этим жизнь ее искалечена от и до. Она просто не создана для мира.
— А если проиграет Он, — она вдруг переходит на шепот, и слеза прожигает ее щеку, — я не могу себе этого представить, Вейн, не могу и не хочу.
Карен не говорит, что любит отца, — это и так ясно, это не требует пояснений и уточнений. Она продолжает его любить и знает, что согласится на все его условия, на все его безумные ритуалы, если он когда-нибудь найдет ее. Она положит себя на алтарь любви к нему добровольно, потому что в ее жизни нет ничего и никого, кроме него. Потому что она без него — никто.

Она поднимает голову, смотрит на Робардса уже не сдерживая слез, и они льются, льются, льются, пока Готье не стирает их ладонью. Она думает о том, что встретилась с Лестрейнджей не случайно, что осталась рядом с ним, потому что в тайне надеялась, что он узнает ее, узнает и вернет к Темному Лорду, который наверняка в гневе, наверняка ищет ее везде, ведь она сорвала его грандиозный план. Она думает о том, что искала опасности, как зависимая, что хотела бросить вызов, пусть негласный, пусть слепой и глупый, но хотела бросить его им всем. Она думает, что хотела уничтожить себя до конца, что хотела показать, как от принципов Готье, от ее желаний и притязаний не остается и следа, как она целиком и полностью окунается во мрак, и только твердая рука Робардс пока удерживает ее от темноты — стоит ей покинуть его, стоит выйти за пределы блаженного островка, где она может побыть самой собой, как эта тьма уже рвется наружу.
— Я не хочу быть в безопасности.

[AVA]http://se.uploads.ru/MlfQp.png[/AVA][NIC]Joy Reed[/NIC]01/06/97
Аврорат, кабинет РобардсаДжой уныло листает собственное расписание: не продохнуть. Она обещает себе, что осталась только потому, что Робардс вместо того, чтобы надавить, впервые дал ей сделать свободный выбор, но, конечно, она обманывается — снова.
— Напомни мне пожалуйста, почему ты отдал мои документы в боевое подразделение? — интересуется Джой довольно мрачно, когда видит, что выходной в неделю всего один и то, вероятно, чтобы отоспаться за всю неделю. — Я бы прекрасно смотрелась в дежурке, а еще лучше — в архиве.
Она закрывает папку и с хлопком роняет ее на письменный стол Гавейна. Они, конечно, вчера так и не поговорили толком. После того, как он ушел, Джой просто легла отмокать в ванной, потом долго вымазывала себя мазью, чтобы свести синяки, а когда взглянула на время, час на раздумья уже прошел. Она, в общем-то и не думала, просто сделала так, как ей было удобнее, и на время приняла его правила игры.
Может быть, он ждал, что она извинится, скажет, что была неправа, но Джой признать этого вслух никак не могла. Ни после сказанного им в конце.
— И почему это моя первая тренировка сразу с тобой? — спрашивает она, заглядывая Гавейну в глаза. К слову, тренировка, по времени, уже идет.

Джой встает и, прислонившись бедром к письменному столу, одергивает майку.
— Надеюсь, что у тебя, как у главы Аврората, хотя бы есть возможность целиком ангажировать тренировочный зал на нас двоих, а?
Чего-чего ей не хочется, так это чтобы кто-то видел ее позорное обращение с собственной палочкой. Ее гордость этого просто не перенесет.
— Или тебе не повезло с должностью.
С другой стороны, она была чертовски рада, что его наконец-то забрали из Хогвартса. Это лучший вариант — он не должен лишний раз попадаться на глаза кому-либо, кто знал об их отношениях даже отдаленно. А так о нем скоро все позабудут. И о ней тоже.

Отредактировано Karen Gauthier (2017-01-29 00:01:18)

[AVA]http://se.uploads.ru/MlfQp.png[/AVA][NIC]Joy Reed[/NIC] Он — что?
Джой игнорирует его ироничный тон, хоть и упирает руки в бока, видя как растет увлеченность Робардса бумагами, а не ей.
— Не размахивать, Робардс, — все-таки огрызается она, когда он двигает ее в сторону, будто бы предмет мебели, продолжая заниматься своими делами.
Невыносим.

Она выходит следом за ним в коридор и движется несколько развязно, будто хозяйка положения: смотрите, завидуйте, со мной тренируется сам глава Аврората. Впрочем, взгляды она встречает скорее сочувственные. Особенно учитывая то, что за ними по воздуху плывет огромная коробка с документами.
— И не на кого тебе скинуть бумажную работу, — произносит Джой лжесочувственно, когда они оказываются в зале, и Робардс отправляет коробку в самый дальний угол.
Манекен смотрит на нее неприветливо, и Джой, перехватив палочку поудобнее, пытается вспомнить, как это — колдовать.

Она произносит заклинание, мелодично и плавно, выжидая, окажется ли в нем хоть капля магии, но палочку такой слабый запал не пронимает, еще большее ее не устраивает не выключенный контроль.
Джой знает, что с этим делать. Джой будто бы отжимает тумблер и представляет вместо манекена настоящего живого человека.
Нож на поясе отзывается приятной, почти нежной теплотой.
— За все последствия отвечать тебе, Вейн, — вдруг прорезавшимся голосом из ниоткуда вещает Джой, и отпускает, словно стрелу из тетивы, в манекен режущее. Режущее вспарывает мягкий материал и входит глубоко, если представить все достаточно реалистично, то до рваной раны на животе, и Джой, представляя, чувствует, как в сознание по кусочку место отыскивает темнота.

Вторым штрихом она вспарывает сонную артерию, и мягкий кусок ткани отлетает в сторону, оставляя внутренности на поругание. Третьим — уже не рассчитывая силу от слова совсем — не просто вспарывает, а напрочь отсекает кисть.
Нож на поясе покалывает через ткань футболки. Так и просится в руку, так и просит крови. Опять.
Джой забывает о Робардсе, сейчас — забывает. Даже о том, что он вообще есть в этом зале и наблюдает за тем, как магия, пока еще сдерживаемая волшебной палочкой и не льющаяся стихийно, как у детей, вырывается снова и отбрасывает голову манекена вплоть до той самой коробки, которую Гавейн оставил очень и очень далеко.
Джой останавливается, поднимает на Робардса чуть потемневшие глаза:
— Ты на это хотел посмотреть?

— В секретарши, — нараспев произносит Джой, облизывая губы. Ей эта игра никогда не надоест, и в том числе потому, что Робардса она безумно раздражает. Как будто у него есть какие-то принципы, которые он боится преступить.

Джой не удивляется, когда Гавейн останавливает ее за руку — она бы сама так поступила, но удивляется его вопросу.
Сможет ли она? Пожалуй, сможет. Согласна ли? Пять минут — ерунда, по сравнению с тем, что ее ждет после неудачи, но тем и интереснее. Джой пожимает плечами и, усмехнувшись, говорит:
— Выставь щит на всякий случай, я вряд ли смогу тебя вылечить, если в тебя все-таки попадет.
Поворачивается к манекену, почти не дышит, пытаясь рассчитать нужны угол и расстояние.
Чуть поворачивает кисть с палочкой, используя невербально все то же заклинание.

Голова манекена, снимаясь с шеи, падает в коробку впритирку с картонным краем.
— Кажется, моя.. Эй, — возмущенно выкрикивает Джой, видя, что коробка, после попадания подъезжает к ней, а голова возвращается на место. Когда он успел?
Теперь расстояние меньше, и до Рид, наконец, доходит суть игры.
— Оглашай пожалуйста все правила заранее, — хищно отзывается она и на этот раз сосредотачивается больше.
Голова отлетает дальше, чем нужно, и она злится. Злится и чувствует азарт. Кажется, теперь один свиток за ней.
— И раз уж ты сделал так, то я меняю свои выигранные пять минут на проигранный свиток, — замечает она, отправляя голову точно в коробку. Примерилась все-таки.
А коробка подъезжает еще ближе, и манекен угрожающе целехонький.
Раздражает.

Джой бьется с манекеном почти час, пару раз попадая Робардсу щит, и просаживая его силой заклинания, но он относится к этому снисходительно: когда Рид уже не может, просто не может держать в руках палочку от усталости, он знаком показывает, что тренировка окончена.
Сколько она там ему проиграла? Свитков пять-десять?
Джой подходит к нему, готовая выжимать мокрую насквозь майку, и смотрит измученно:
— Где там твои записки институтки?
[NIC]Joy Reed[/NIC][AVA]http://se.uploads.ru/MlfQp.png[/AVA]

Его предложение — удар, и Джой исчезает, потому что она ничего не смыслит в ментальной магии. В ментальной магии хороша Готье.
Она сосредоточено следит за лицом Робардса, не доверяя его словам и не желая повестись на очередную уловку, взвешивает все за и против и думает только о том, готова ли она дать ему зайти так далеко.
Она неуверенно ведет плечом, встряхивает прилипшую к телу ткань: она не готова, но предложение Робардса резонно. Ей нельзя терять навык, еще лучше, если она его упрочит. За неимением Снейпа ей действительно стоит потренироваться на нем.

Карен вынимает сигарету и медленно закуривает. Оголодавшую тьму под коркой сознания это немного успокаивает.
— Я согласна, но... — Готье выставляет вперед палец, в предупреждающем жесте, — ...только в том случае, если ты примешь все мои условия.
Между ними — дым, но на самом деле, сейчас между ними не станет ничего. И это страшнее, чем он может себе представить.
— Во-первых, ты не станешь пытаться экспериментировать. Я лучше тебя, но не настолько, чтобы вытащить нас обоих в случае чего. Во-вторых, если ты почувствуешь дискомфорт, то сразу мне скажешь. Не станешь закрываться, а предупредишь меня — ничего хорошего от того, что я сломаю тебе щит или получу себе откат, не будет. В-третьих, — она вздыхает, — а в-третьих, я буду иметь право не ответить на твои вопросы о нем или организации, если они вдруг возникнут у тебя в процессе.. просмотра. Ясно?
Условий много. Если он не согласится хотя бы на одно из них — она откажется.
Все просто.

Но Робардс отодвигает коробку. Он согласится в любом случае — слишком уж нужна ему эта легилименция.
— Я покажу тебе основный принцип поиска. Если пробовать объяснить на словах, то... это просто ассоциативная цепочка. Я буду пролистывать твои воспоминания, пытаясь понять характер их сортировку в твоей голове. Сначала мне будут попадаться наиболее яркие, если ты не вмешаешься. Твоя задача — не поставить блок, нет — это очень грубо и сразу дает понять, что ты что-то скрываешь, твоя задача — увести меня от этих воспоминаний как можно дальше, подкидывая ложный ассоциативный след.
Она тушит сигарету и берется за палочку.
— Я начну через три секунды, отсчитай.
Легилименс так и не слетает с языка: с этими чарами она даже в Аду справится невербально.
Карен почти затягивает темнота.

Она отталкивается от первого же воспоминания, связанного с ней — от ее последнего возвращения домой. Цепляется за светлую копну волос и перелистывает кадры к другому, ей неизвестному — к настоящей Джой, лежащей в морге Аврората.
Впечатляющая картинка.
Робардс либо не вмешивается, либо не успевает, потому что она сразу же отпускает эту картинку в тень и вытягивает настоящую живую Джой, которую он видел пару или тройку раз, следом — вытягивает рядом себя — ее неточную копию, и начинает сравнивать.
Вот здесь связь начинает заметно барахлить, и картинка с настоящей Джой сворачивается как в калейдоскопе.
Карен встряхивает его и получает нечто ожидаемое: поддельные документы.

Она мягко выходит из чужого сознания — вокруг ее обступает привычный глазу тренировочный зал.
— Вот и все — тайна личности Джой Рид раскрыта. Ты понимаешь, что должен был сделать, понимаешь, где был сбой?
И отвечает сама, не дожидаясь ответа:
— Мне было достаточно зацепиться за светлые волосы. Это то, что делает нас похожими — дальше отыскать файл под названием "сравнение" — дело техники. Как только появилась настоящая Джой, ты должен был увести воспоминания на что-то обыденное. Например на то, что она подала документы на стажировку. Дальше, что ты их подписал. А затем вернулся бы к тому, что вот она я  — не стажировке. Так никто бы не увидел разницы, потому что никто бы не знал, что она есть.

— Хорошо, что ты не спрашиваешь, сколько.
Ее голос звучит почти ласково. Она не лжет: действительно, хорошо.
Ее глаза, совсем черные, смотрят на Робардса и, одновременно, пронизывают его насквозь.
  — Ты сам выбрал, с чего начать. Но схему я задала заранее, ты мог варьировать только порядок сцен. Думаю, что принцип ты уже усвоил, — она по-змеиному улыбается и шепчет одними губами, хватая его за руку: — Legilimens, Вейн.

Привычная темнота. Но Карен не нужен свет, чтобы ориентироваться, она может двигаться на ощупь.

Она так и делает, потому что Робардс специально погружает все в темноту. Она мягко ведет ладонью по его ладони и вскрывает в темноте первый кадр — будто срезает закрывающий его конверт: они в гостиной, первый обыск. Карен замечает в углу комнаты желтый букет и решает, что пора разнообразить эту игру — действуя как никогда осторожно, она впрыскивает в эту темноту свое собственное воспоминание.

Рождество, желтые цветы, отец.
Она, склонившись к его плечу, потягивает десертное вино и смеется над тем, что он убил родителей ее брата. Он листает дневники, в которых много позже найдет новый ритуал для укрепления своего бессмертия. На столе, завернутый в подарочную обертку, лежит нож.
Он должен знать, должен знать, почему она здесь, почему она стала такой!

Робардс ощутимо сопротивляется, но в этом его главный минус: сопротивляться нужно неощутимо.
Карен вскрывает еще одно воспоминание, но на этот раз она уверена, что это он ей его подсунул, пока она проводила эксперимент — молодец. Она видит их разговор перед нападением. И то, как она отчаянно с ним флиртовала.
Усмехнувшись, скользит, неожиданно, к воспоминанию, связанному не с ней — выставляет вместо себя женщину, из-за которой он так долго не мог получить повышения. Ищет ее быстро-быстро и находит: высокая, русые волосы, совсем неинтересная, фанатичная.
Робардс — чудовище. Как и Карен.

Она вскрывает сразу несколько воспоминаний, одновременно отслеживает, как он общался со своей жертвой и понимает, что никакого сходства между ней и его бывшей нет. Разочаровано отступает и, не отпуская его руки, покидает сознание.
— Можешь попробовать еще. Последний раз.

— Мне не из кого было выбирать, — огрызается Готье, чувствуя, как с этой ложью от нее уплывает уверенность в себе. С этой ложью от нее уходит и контроль, который она так долго тренировала: Робардс видит то, что видеть совсем не должен.
Она пускается в погоню за его сознанием, но каждый раз запаздывает, и когда он становится совсем близко к произошедшему в пещере, она просто выталкивает его прочь.
Тяжело дыша Карен отходит от него на несколько шагов, пока не упирается спиной к зеркальной стене. Клятва действует, потому что никакие условия не в силах ее отменить, а Робардс недостаточно порядочен, чтобы эти условия соблюсти.
— Воспоминание о крестраже, — отвечает она уже ощущая, как молчание сдавливает ей горло. Если он спросит что-нибудь еще — она его проклянет.

Но горло все равно сдавливает, потому что на первый вопрос она так и не ответила.
Карен прикладывает руку ко лбу и начинает говорить то, что никогда и никому не рассказывала.
— Моя жизнь всегда принадлежала только ему. Есть то, что никому не под силу разорвать.
Он ведь мог убить ее тогда, но не убил. Не убил и через пятнадцать лет, когда она пришла к нему, как к единственному, кого она дала так долго.
— Я верила, что он защитит меня от брата. Я хотела убрать его отцовскими руками, понимаешь? Но я уже за все это расплатилась. Воспоминание моей расплаты он с собой и забрал. А теперь извини, но, кажется, я слишком устала, чтобы демонстрировать тебе новые способы сеанса ментальной магии или рассказывать о прошлом. Оно, знаешь ли, выматывает поболе твоих тренировок.

Карен подхватывает куртку у входа и, не оглядываясь, уходит.

— Курю.
Карен поправляет ворот платья: эти июньские деньки выдались слишком холодными для того, чтобы она как бродяжка продолжала разгуливать в майке.
— У меня есть и деньги, и одежда, и артефакты. И даже квартира: тетка Джой оказалась милейшей особой, с ней всегда есть о чем позубоскалить.
Она не лукавит — все это время она действительно провела у Джины. Старуха любила поговорить за жизнь и была не прочь выпить с дальней родственницей, которая никак не могла разобраться со своей личной жизнью.
Ох, как она это метко просекла еще в первый же день.

Карен затягивается, и в этот миг вселенная перестает существовать, а потом она говорит, и вселенная перестает существовать еще раз:
— Я подумала, что мы можем попробовать.
Вселенная разбивается. Но она сказала неправильно, не так:
— Нет. Я хочу, чтобы мы попробовали.

Карен понимает: он должен раскрыть все карты, все проговорить вслух, чтобы потом она не перекладывала вину за не сложившееся будущее на его плечи. Он не знает только одного — она привыкла жить сегодняшним днем, и она привыкла к тому, что ее будущее уже не сложилось.
— Ты младше моего отца, — невозмутимо отвечает Готье на его первое замечание и добавляет, чуть улыбнувшись: — Для меня это достаточный аргумент. А что касается Непреложного обета.. Ты всегда знаешь, когда я лгу, а я знаю, что ты чувствуешь, когда надо мной дамокловым мечом висит опасность. Идеально, не находишь?
Он не находит. Он думает, что часть чувств, которые появились из ниоткуда, связана и с обетом тоже.
— Так тебе будет еще проще меня контролировать. Ты, кажется, все это время пытался завоевать мое доверие?
А что может быть лучше, чем когда есть кому подставить свою спину. Когда знаешь от и до, как будет вести себя твой напарник, когда знаешь, что тебя не предадут.
Но дальше.. Карен знает, о чем он думает. Она тоже об этом думала: Робардсу прожил полвека, и у него не было детей. Но просмотрев часть его воспоминаний, она убедилась почему.
Просто ни одна из его женщин его не любила.
Она всегда это знала.
— От того, что мой род умрет вместе со мной, ничего не случится, мир продолжит существовать, как и существовал раньше. И в любом случае, я найду, кому передать свои знания, свое имущество и свое имя — тебя это не должно волновать.
Она молчит. Легко пожимая плечами, думает о чем-то своем, и, наконец, произносит последнее:
— Я согласна на любые твои условия. На любые запреты и на любые разрешения, но только в том случае, если ты будешь обсуждать их со мной. Если ты выдержишь этот паритет, вряд ли мне когда-нибудь захочется уйти.

19/06/97
Аврорат
        — Он сжег мой дом.
       Глухо произносит Карен, вцепившись пальцами в сиденье стула. Она видела, она видела итонский дом, охваченный огнем, вдыхала запах гари.
        — Ничего не осталось.
       На ее лице — следы сажи. Она была там, когда дотлевало последнее, держала в руках изъеденные пламенем страницы: вся ее история, вся ее прошлая жизнь сгорела.
        Ничего не осталось.

         Карен слепо смотрит на Робардса и думает о том, что он ее, наверное, не понимает.
         — Все дневники сгорели, — чуть слышно произносит она.
       История ее рода уничтожена и Карен, как последняя Готье, уничтожена вместе с ней. Крохи остались во Франции, жалкие крохи, можно ли восполнить эту утрату, сможет ли она написать новую историю? Нет. Она всегда была лишь слабым отголоском своих славных предков, всего лишь слабой маленькой девочкой, пожираемой монстрами изнутри.
         Она всегда была слабее своей крови.
         — Зачем он это сделал? — спрашивает Карен, смаргивая слезы.
         Ей еще никогда не было так больно.
         
         Карен знает, что отец сделал все сам: она видела его там. Она видела его — он видел ее.
         Он ее не узнал.

Отредактировано Karen Gauthier (2017-02-07 21:32:51)

Карен послушно приподымает подбородок, маленькими глотками пьет воду, как больное измученное животное.
       Она не знает, как ему сказать, и говорит на выдохе, едва ли не зажмуриваясь:
       — Я его видела.
       Пытается отвернуться, но Гавейн держит крепко.
       — Он... он меня не узнал.

       Она не может объяснить Робардсу главного, но она попытается, видит Мерлин, попытается — они же договорились.
       — Без прошлого меня нет, Вейн, — шепотом, на выдохе произносит она. — Кто я без него? Меня нет, Вейн, он меня уничтожил, он меня стер, просто стер, понимаешь? — быстро-быстро проговаривает Карен, будто мантру, и первая слеза скатывается по ее щеке.
       — Мне теперь некуда возвращаться.
       Тихое тиканье часов.

Отредактировано Karen Gauthier (2017-02-07 23:25:03)

Сила, которая противостояла им, была тупой и темной. Она пускала корни, перерастая в невыносимое отчаяние, и иногда Карен казалось, что она душит ее, мешает ей говорить, сводя горло в бесконечных спазмах, закрывая и без того прерывистое дыхание. Карен нечего было противопоставить. Ей нечего было бросить, только самой броситься наперерез, предоставляя свою судьбу и жизнь в руки Божьи. Моля, чтобы он все управил.
        Вот, в чем была ее свобода.
        Вот, чем она была.
        — Я забываю свое имя.
        Карен вздрагивает от его поцелуя, вздрагивает и от объятия. Закрывает глаза и, улыбаясь сквозь слезы, говорит:
        — Напоминай мне его почаще.
       
        Она сжимает в ладони портал, смотрит на него пусто, и улыбается еще раз.
        У нее есть дом. Дом там, где тебя ждут.
        Она подносит портал к губам и тихо-тихо шепчет одними губами, едва успевая второй рукой найти чужую горячую ладонь:
        — И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
        Тусклый свет кабинета меркнет, сменяясь ровным пламенем камина.