«Жизнь, это ничто иное, как долгий путь к утрате тех, кого мы любим».

И, кажется, уже давно преодолен тот рубеж, после которого можно было бы повернуть назад. Сделать вид, что ничего не было. Когда у тебя старательно вымывают почву из-под ног, когда подергивают за нити нервных узлов, как за заржавевшие струны, когда апофеоз уже близок, ты начинаешь терять рассудок, капля по капле…Это совсем не пугает, пока еще только настораживает, и заставляет лишний раз оборачиваться через плечо. Неужели для того, что бы лицезреть свои же собственные ошибки нужно было дойти до не отправной точки не возврата. Кажется, да.
Непреодолимое желание, бежать от самого себя, выдавливая по каплям осознание неизбежного. Кричать во все горло, в надежде, что хоть кто-нибудь заметит. Нестись на большой скорости к самому куполу неба, а потом падать, разгоняясь все сильнее, и почему-то в самый последний момент выправлять древко метлы снижая скорость и снова опрометчиво набирать высоту.
Малфой нарезал круги по стадиону для квиддича, пытаясь сбежать от самого себя. Это помогало плохо, практически не помогало, но стремительные порывы ветра выбивали остатки рассудка, а вместе с ними и пугающий поток навязчивых мыслей. Драко не сомневался, что обречен на провал, что каждый новый день лишь приближал его к логическому финалу, и от этого осознания становилось не по себе. Никогда Малфой не занимался самобичеванием, а теперь будто стал заглядывать внутрь, и к невероятному ужасу не видел там ничего, ничего, за что можно было бы зацепиться, как за спасательный круг. Внутри жарко клокотала ненависть к самому себе, выливающаяся в очередные попытки свести эту жалкую жизнь к нулю.
«Конец лета… Лютный переулок. Горбин и Бэрк. Взволнованное лицо матери, следующей теперь везде за ним по пятам… Горбин и неприятный разговор, на взвинчинных тонах и полушипении… Отрицательный ответ и полное опустошение в сердце…»
В очередной раз, проносясь над трибунами, Драко заметил темную фигуру. Меньше всего ему сейчас хотелось делить поле, суженное до масштабов его микромира, с кем бы то ни было и в ту же секунду совершенно не хотелось больше оставаться одному. Но Малфой был бы не Малфой если бы последовал зову праведных мыслей. Взмыв до предела, слизеринец направил свою метлу вниз, и быстро набирая скорость, понесся на трибуны. Если это и не даст понять туманной фигуре, что она здесь лишняя, то хотя бы доступным малфоевским языком пояснит об опасном местонахождении, которое не мешало бы покинуть.
В этой чертовой школе нигде нельзя побыть одному. – Усталая мысль мелькнула в голове Драко практически у самой трибуны. Накрапывающий дождь  и поднимающийся ветер в буйной стихийной симфонии хлестнул слизеринца по глазам, Малфоей ели успел выровнять рукоять метлы и увести ее в сторону – от неизбежного удара его отделяла сотня метров. Разглядеть, кто именно был нечаянным свидетелем его неудачного пике Драко так и не смог, но буквально на секунду ему показалось, что силуэт был определенно женский.
Если мне до сих пор не помогли спешиться, значит это не кто-то из учителей. – Промелькнула запоздалая мысль, когда Малфой пошел на очередной n-ный круг.
Что вы знаете о боли? Не о боли физической, а о той, что скрыта под сотнями тысячами повседневных масок. О той боли, что нельзя никому высказать, о той с которой ты остаешься наедине, как только прикрываешь глаза. Драко тоже не знал о ней до недавнего времени, а теперь практически ежесекундно ощущал ее. Она была притворно тошной, бросала своего носителя то в дрожь, то в жар. Слизеринец вновь круто развернул метлу, и к своему удивлению обнаружил, что неясная фигура все еще маячит на трибунах. – Какого черта! – В сердцах выпалил Драко, после чего набрав скорости вновь направился к трибунам, на лету доставая волшебную палочку.

Отредактировано Draco Malfoy (2016-04-21 01:07:04)

- Спускайся. – Подзывает точно глупого нашкодившего щенка. Хотя так оно и есть, привыкай, скоро с тобой все будут обращаться, как с животным. С жалким двуногим подобием человека, ведь ты не заслуживаешь большего. Ты даже этого отношения к себе не заслуживаешь. Ты жалок, ведь тобой уже крутят, как марионеткой, отдавая отточенные команды, которым ты не в силах противостоять. Сглатывай, Малфой, не смотри в глаза и сглатывай, все то, чем тебя так усердно пичкают. Какой хороший мальчик, тетушка Белла будет довольна, наконец-то хоть кто-то из ее родни «добился» подобающего отношения к себе. Можно до бесконечности упиваться глупыми восторгами, а можно было бы противостоять. Но что ты по сравнению с Ним. Жалкая песчинка на дне черного омута. Что ты можешь?! Молчать. И делать, лишь то, что велят. Тебе страшно? Страшно. Тогда лучше даже не допускать подобных мыслей. Не отклоняться от пути, на который тебя так опрометчиво толкнула судьба. Какой монетой она отплатила тебе за годы спокойствия и самолюбования. Не уже ли и правда всем воздается по заслугам?!
А дождь упрямо вымывал не только землю из-под трибун, но и все надежды на спасение Драко. Пробираясь под самую кожу нарочитым холодом, заставлял содрогаться при очередной волне озноба. Фигура Паркинсон, чернела всего в каких-то паре сотен метров, и всем своим решительным видом давала понять, что не уйдет пока не получит желаемого.
Ей легко настаивать на своем. Против нее играет лишь непогода, и возможно завтрашняя простуда. Это не так страшно. – Малфой круто развернулся и стал набирать высоту, будто надеясь, что с небес на него упадет правильный ответ, или хотя бы подсказка для следующего хода. Но хмурое небо не отзывалось ни грозой, ни  светлыми прояснениями. Оно упорно отмалчивалось. Тогда не дожидаясь более никаких небесных напутствий, Драко направил древко метлы вниз. Все быстрее и быстрее сокращая расстояние до земли, слизеринец поздно спохватился  и начал выравнивать метлу – очередной сильный порыв ветра – в глаза хлестнул дождь – и резкая боль в левом плече.
Взирая сквозь пелену дождя на грязно-мутные облака, Драко попробовал пошевелиться. Рыхлая земляная жижа недовольно захлюпала где-то под спиной. Сомнений не оставалось, Малфой спешился. Навернуться с метлы в грязь, какая самоирония. Похоже, каждый должен быть на своем месте, Драко, например по уши в… в общем-то в том самом непотребном виде и состоянии, в котором он находился уже довольно продолжительное время, и избавиться от которого казалось совершенно не возможным. Приложив немного усилий, слизеринец одним рывком встал на ноги. В поле зрения тут же обнаружилась метла – цела, чего, кажется, нельзя было сказать о руке самого Малфоя – боль продолжала растекаться от запястья к плечу, и заставляла морщиться.
Плевать! – Мелькнуло в голове. Подобрав метлу, Малфой размеренным шагом направился к выходу с поля. Продолжая ощущать на своем теле дотошные капли дождя, Драко вдруг вспомнил о том, что был на поле не один. Скорректировав свой маршрут, слизеринец остановился возле подножия трибун. Стараясь не смотреть на Паркинсон, он оперся на древко метлы, и как можно холоднее произнес:
- Ищешь приключений на свою пятую точку, Паркинсон, или играешь в примерную старосту?! – Почему-то неосознанно хотелось грубить Пэнси, хотелось заставить ее немедленно покинуть поле. Не слышать больше ее голоса и уж точно не видеть ее осуждающего взгляда.
Давай же! Оставь меня одного. Проваливай, Пэнси, разве ты не видишь, что я не нуждаюсь в тебе!
- Зачем ты вечно за мной таскаешься? – Неосознанно срываясь на крик, будто пытаясь преодолеть завесу дождя между ними, прокричал Малфой. И в этот же момент поднял голову, ожидая увидеть слизеринку в полном смятении. – Уйди… прошу… - Еле слышно продолжил Драко и опустился на скамью, выпуская из рук метлу. Плечо снова отозвалось болью, но не такой сильной, как та, что поселилась где-то внутри самого Драко. Боль, заплутавшая на уровне ребер, неопределимая, и не дающая покоя.
С самого первого дня знакомства Малфоя с Паркинсон, она вечно была, где-то рядом с ним. Иногда незримо, а парой вполне реально. Она была его тенью. Тенью, которая давала наставления и пыталась всегда контролировать слизеринца – во всяком случае, именно так казалось Драко. Кажется, это было проявлением заботы – возможно благородные гриффиндорцы назвали бы порыва Пэнси именно этим словом, но только не Малфой. Он смеялся над Паркинсон, сравнивая ее с курицей-наседкой, которая боится потерять своего маленького птенца. Смеялся, но никогда не позволял делать этого другим. Он так же прекрасно знал, что слизеринка появится, как верная гончая по первому его зову, и станет совсем незримой, если прогнать ее. Вот только, кажется, сегодня этот избитый годами прием дал сбой.

Просторная комната со стерильно чистыми белыми стенами – цветом умиротворения и покоя буквально окружала Малфоя – несмотря на то, что он все еще находился на треклятом поле для квиддича, его разум был далеко за пределами яви. И как бы это ни было страшно, казалось, эти стены начинали давить на него, на его виски. Драко тяжело дышал, ощущая на лице холодные капли дождя. Мысли снова носились хаотичным роем маленьких черных извилин в его голове. Полный беспорядок. Хаос. Подобное с ним случалось впервые. Из этого цейтнота вырывал только настойчивый голос Паркинсон.
Как ты не понимаешь, как не видишь, что я не могу тебе ничего рассказать. Да и не хочу. Это тебя ни касается. Это только мое, и я сам разберусь, во всем. Или сдохну, да скорее я сдохну, но тоже сам. – Малфой начал нервно цепляться ногтями за деревянную поверхность скамьи – усидеть на одном месте ему не удавалось. Подорвавшись и откинув метлу в сторону слизеринец начал ходить по трибуне мимо Пэнси. А та будто верный сторожевой пес, сидела и ждала, когда нерадивый хозяин обратит на нее внимание.
Беги, беги от меня, как можно скорее. Беги и не оглядывайся. Забудь, о  что я когда то существовал в твоей жизни. Спаси хотя бы свою.
Малфой отдавал себе всевозможные приказы: не смотреть на Паркинсон, постараться, как можно скорее покинуть поле, не казаться таким взволнованным, а главное ничего не говорить ей– все тщетно. Он как пьяный, наполненный свинцом, только и мог, что жадно вдыхать воздух и пытаться сбежать от самого себя.
- Со мной все в порядке. – Упрямо заявил Драко, наконец, остановившись, спиной к Пэнси. Совсем не по-джентельменски, но, кажется, это было сегодня не единственной оплошностью Малфоя.
Глупая, перестань задавай мне вопросы. Не мучай себя. Ты стала такой решительной, мне этого так не хватает.
Этот странный звук внутреннего голоса разрывал голову, нарушал спокойствие, проникал в кору головного мозга прямо под кожу, на которой растут терпкие волосы. И там, извиваясь серебряной змеей, ползал и жалил, нестерпимо жалил в самые незащищенные, розовато-опалые места. Малфой потер виски, будто пытался поймать пальцами этого гадкого ужа, но не мог – пальцы упрямо ударялись о белую кожу лба.
- Послушай, Пэнси.. – Резко. Неожиданно, даже для самого себя, выдохнул слизеринец. – Я стаю практически на краю… мне итак не удержаться, если хочешь помочь – не подходи близко, это только моя бездна и падать в нее я буду один. – Откуда взялся поток этого бессвязного сознания, Драко и сам не понимал, но сказанного уже было не вернуть. Он не сомневался, что подобными высказываниями лишь распалит дотошную Паркинсон, но когда не можешь дать человеку правды, дай хотя бы лживый намек на нее. В сущности слизеринец не врал, он действительно не хотел, что бы ни Пэнси, ни кто либо еще лез к нему. Вот только наверное, в первые в жизни в нем говорил не живой эгоизм,  а неподдельный страх. Страх не за себя. Ощущая позвоночником пристальный взгляд слизеринки, Драко наконец-то набрался мужества и повернулся к ней, даже рискнул посмотреть в глаза.
Осуждай меня. Убеждай меня. Уговаривай. Это все бесполезно. Я больше не принадлежу себе. Я больше ничто. И тебе этого не исправить.
- Будешь продолжать меня допрашивать? – Осведомился Малфой. – Учти, это бесполезно.
Бесполезно, как и я сам. Жалок. Как же, я жалок…
Самое разумное для Паркинсон, сейчас было встать и уйти, но кажется она не собиралась воспользоваться вторым шансом, данным ей за вечер.
-Можешь считать меня последней сволочью, но мне легче послать тебя Пэнси, чем разговаривать с тобой.
Давай, давай, ты должна отреагировать. Ты должна послать меня ко всем чертям и уйти. Ну же!
А провокации Драко упрямо не срабатывали. Осечка одна за одной, в барабан револьвера, кажется забыли положить пули, и он прокручивался в холостую.

Отредактировано Draco Malfoy (2016-04-26 00:00:13)

К черту! Все и всех к черту! Признание своих ошибок, ликвидация своих проступков, осознание вины – удел слабых. Тех, кто трясется над своей никчемной жизнью, пытаясь сохранить ее, во что бы то ни стало. Когда ты под прицелом сотен вытянутых рук, с туго натянутыми жилами. До предела, до омерзительно холодной боли, в кончиках пальцев. Когда в этих руках бьется твоя никчемная жизнь. Когда сотни мыслей сводятся лишь на круциатусы и кедавры. Когда тебе остается лишь зажмуриться, и мягким шлепком обрушиться под ноги врагам, ты перестаешь бояться. Всего лишь на крошечную долю секунды, откуда-то перед лицом смерти появляются зачатки храбрости? Силы воли? И всепоглощающая умиротворенность. Но время – мучительная ошибка наших судеб, и  мимолетная задержка, несказанных фраз, возвращает, нахлынувший ниагарским водопадом, поток страха, угнетенности и безысходности. И так было много раз. В кошмарных снах, и отголосках памяти, и наяву. Кажется, побывав единожды в объятиях самой смерти бояться ее повторной встречи уже не приходиться, и тем неимение щемящей болью на уровне сердца, кардиограмма выводит слово с-т-р-а-х. И лишь холодный разум скандирует, правдивое, «самое страшное впереди!».
Ты всегда со мной. Ты всегда рядом. Даже когда я не вижу тебя, ты прячешься за моей спиной, тихим шорохом платья. Ты повторяешь мои движения, подобно мановению ветра, с точностью акробата, без  страховки, под куполом цирка. Ты нежишься в лучах пялящего солнца, когда я изнемогаю от жажды, ты становишься, отточенным профилем моей аристократической фигуры. Ты ненавидишь дождь. Постоянно усядешься, дома возле камина, и покорно ждешь, когда я вернусь с промозглой улицы, со стекающими потоками кислотных осадков на моих волосах. Ты будешь делать все, как я захочу. Без вопросов и лишних сомнений. Ты всецело доверяешь мне. А я даже не люблю тебя, не могу пожалеть, когда на тебя с полным безразличием наступают в грязной уличной обуви. Ты моя тень. И Драко в одно мгновение показалось, что Паркинсон могла бы стать его тенью - в погоне за правдой, за опасной правдой, она могла бы обезличиться и стать одной сплошной целью, целью - узнать, во что бы то ни стало всю правду!
Малфой слушал Пэнси словно откуда – то извне, но то, что доходило до него действовало на убой – отчетливо и быстро. По мановению собственного разума, или же даже где-то на уровне рефлексов слизеринец в один шаг сократил расстояние между собой и Паркинсон. Одно мгновение и его руки с усилием сжали девичьи плечи.
- Ты не будешь в это влезать! Слышишь, меня… - Драко все сильнее сжимал плечи слизеринки, будто надеясь, что вместе с болью, Паркинсон передастся его серьезность. – Пообещай мне, Пэнси… - Практически сорвался на крик Малфой.
Только бы до нее дошел смысл его слов, только бы не стала лезть на рожон. Он никогда не сможет простить себе, если она не остановится. У него уже нет пути назад, но она еще может сбежать. Бежать, без оглядки, не останавливаясь.  Не оборачиваться. Неважно куда. Вперед. Лишь бы подальше отсюда, от реальности. Не сейчас. Пока еще твои силы предательски не покинули тебя, а инфернальная угроза беды не нависла над твоей  судьбой.
- Ты даже представить себе не можешь, во что хочешь ввязаться. Пойми, ОН не дает право на ошибки! Но у тебя еще есть выбор… - Отшатнувшись от Пэнси на прямых ногах, не ощущая себя больше во власти рассудка, сорвался Малфой, и неожиданно для себя сошел на самый шепот.  – У меня его, нет. – И неосознанно дотронулся правой рукой до левого предплечья, будто последняя фраза обнажила руку, и выставила все на показ. Уловила ли этот жест слизеринка, поняла ли, от чего ее так старательно пытался отстранить Малфой. Как от чумы, как от холеры – если уж не смог уберечь себя, то пусть хотя бы она будет в безопасности. Если, конечно, хоть кто-то сейчас может быть в безопасности. В этой мнимой иллюзии покоя, в этой обманчивой игре. – Не прости меня больше что-либо рассказать тебе. – Драко итак сказал достаточно. И вопреки стойкости своего характера. Надломленной болью, где-то на уровне легких, Малфой уткнулся  лбом в плечо Пэнси.
Какой промозглый вечер. Какая промозглая жизнь. И какое неслыханное умиротворение. Хотя бы на несколько секунд. Такое нужное, такое необходимое.

«- Я тебя ненавижу!
- А я тебя навижу».

Я не знаю, как сказать тебе о том, о чем нельзя говорить. Я не знаю, как попросить тебя не лезть туда, куда тебе лезть не стоит. Я не знаю, зачем не прогнал тебя сразу. Не знаю, почему не смолчал. Не знаю, откуда во мне эти сомнения. Не знаю, почему я здесь и сейчас. Не в себе. Не в состоянии. На распутье. Но точно знаю одно – ты у меня есть. Это, как мановение, как единственный свет, сквозь отсыревшие облака. Силой – сильно, тянешь  - долго. Даже не даешь сорваться, хотя отчаянно так хочется. И на твоем месте нет ни сотен, ни десятка, ни одной другой такой. Ни матери, ни отца – и лишь твой облик, нерушимый, стойкий, практически бесстрашный – тут передо мной.
Я буду убегать – долго, кругами, сбиваясь с дыхания, и всегда возвращаться. Я никогда не скажу тебе, как ты мне дорога. Никогда. Я не признаю меру условностей – вещи не люди могут быть дешевыми, уцененными – слишком поздно это понял, слишком зря осознал. Я травлю зверя в себе, но он лишь яростнее скалит пасть. Людей можно любить – их нельзя иметь. Иметь – весь мир, все звезды, земли – но даже павшую шлюху иметь нельзя. Человеку воздается от рождения быть свободным – свободу нельзя купить. Попытаться задавить, растоптать, сыграть регги на рваных нервах – нельзя продать.
Я бы хотел держать тебя за руку – уверенно. Мои хотения так и останутся жалкими желаниями, никогда не перерастут в поступки. Поступки должны  говорить за человека – мне сказать нечего…
Ты бы не смотрела на меня так, не стояла бы здесь – но это решать не мне. Не могу решать за других – податливо дозволяю решать за себя. Мне остается лишь верить в тебя, как в единственное, что пока еще не стало лживым исковерканным изображением моего мира. И если я пойду туда, откуда не возвращаются – не ходи за мной. Ты будь чуточку эгоисткой, будь выше настоящих чувств – не рань меня своим самопожертвованием. Ни потом, никогда – да!
Откуда такие берутся – разные, не похожие друг на друга. Это мой мир? Неожиданно. Осознанно. Я бы обязательно в нем разобрался, но он не дает подсказок. Без подсказок трудно – совсем невозможно. А вдруг ошибусь? Пусть ты будешь всегда, пусть всегда сбываешься с четверга на пятницу – не у меня, но у другого, которому повезет. И мне повезет, уже повезло – не замечал, не ценил  этого. Мне бы в самое глухое подземелье и драить котлы, я бы и там смотрел только на свое отражение в поцарапанном днище, а ты бы  рвалась наверх. А мне, вроде бы, как и не зачем, это верх должен стремиться ко мне – наивный. Дурак. Предатель. Пожиратель смерти. Убийца – не надо будущего времени. Знаешь ли? О, Мерлин, и если можно пусть никогда не знает. Не за себя прошу – за нее. Не станет жалеть потраченного времени, не станет искать попыток забыть. Снова только о себе – себя жалко – жалок! Ну не смотри на меня так – мой позвоночник 11 лезвий и 8 жал – я хочу расправы физической, но не получаю даже моральной. Моя святая. Для такого грешника – ты, приставленная мне – самое страшное наказание. Лучше смерть – не смотри на меня так! Когда меня растопчут – когда будут втаптывать в грязь, не останавливайся рядом и не вздумай меня поднимать.
Ты будешь руками - лапками бить – взбивать пока не дойдешь до той точки не возврата, откуда назад уже не пойдешь. И только зачем все это надо?!
А я монотонно, мерно, сквозь зубы, продолжу цедить свое:
- Пэнси, перестань, не устраивай мне допрос…еще не время… пойдем. – Как трусливый шакал, сбегающий на полуслове. Ты все равной узнаешь истину, пожалуйста,  без меня – не с моей помощью. И ты побоишься прийти ко мне и спросить все это напрямую – в лицо. Я бы тоже побоялся, я и сейчас этого боюсь. Нечего бы не смог тебе ответить. Наверное, молчал, стиснув зубы – и лишь оголенное предплечье левой руки – осмелилась бы на него взглянуть?!
Я не знаю, как сказать тебе о том, о чем нельзя говорить. Я не знаю, как попросить тебя не лезть туда, куда тебе лезть не стоит. Я не знаю, зачем не прогнал тебя сразу. Не знаю, почему не смолчал. Я лишь знаю одно, ты была со мной тогда, когда другие бы бежали врассыпную, когда другие – не захотели бы и слышать. А ты была.
Я ненавижу себя за отца, который не стоит материнских слез – а она стоит на коленях и даже падает ниц. Я еще больше ненавижу себя, за то, что ты здесь выбивала, вымаливала из меня все – а я чванно, резко гнал тебя, не хлыстами – словами.
Пэнси!!!! Я пожиратель смерти. На руке моей черная метка. Я видел Его, я знаю, что Он реален – даже более, чем кто – либо из нас. Я должен найти способ провести его слуг в стены Хогвартса. Я должен… я должен молчать.
В глазах сквозит не известная до этой минуты благодарность. Благоговейно. В твоем присутствии.
Одним рывком подобрав метлу, и аккуратное прикосновение к ее плечу – идем, не со мной, но позволь хотя бы рядом, пока еще возможно.
- Идем, Пэнси, не то ты заболеешь. – И толчками неясная, вернувшаяся боль в руке, как повод перевести тему, как повод, что бы удержаться на последнем крючке. – Мне еще нужно в больничное крыло. -  Мерно, но торопливо сбегая, не с поля, но от самого себя, поодаль той, которая пока еще рядом.
Малфой потянул Пэнси за руку, и направился к замку. На сегодня его исповедь была окончена.
Несбыточная, я бы рассказал тебе все. Но, правда, нынче в большой цене. Я не готов платить за нее тобой…

Отредактировано Draco Malfoy (2016-05-11 02:20:05)