Луна собирается неспешно - порхает по своему странному дому странной цветастой тропической птичкой, лишь волосы да кожа светлые-светлые, почти бесцветные, даже глаза кажутся яркими, пусть и нет в них цвета, лишь серость, серебристый туман, легкая предрассветная дымка. Длинная и широкая блуза нежного оранжевого цвета, напоминающего о закате, сине-зеленая юбка в пол, кажущаяся сотканной из морской воды, через которую пробиваются солнечные лучи, расшитая разноцветными цветами шаль, повязанная вместо пояса, и босые ноги - шлеп-шлеп-шлеп по дощатым полам. Звень-звень-звень - несется за ней перезвон браслетиков, нанизанных на запястья и лодыжки, и отец усмехается, мол, его дочурка похожа на цыганочку, загореть бы ей да волосы перекрасить, и можно по улицам бродить, предлагать погадать магглам и магам вперемешку. Луна смеется негромко - ну что она им нагадает? У нее нет способностей к прорицанию, гадалка из нее никакая. Хотя многим это не мешает, взять хотя бы ту же Трелони, о которой ходят слухи, что раз или два она что-то предсказала, но в основном редко когда она хоть что-то угадывает. Луне ее иногда даже жаль - профессор ведь видит, как посмеиваются многие студенты. Но сегодня ей не до жалости. Завтра у Невилла день рождения, и сегодня из своего странного домика на холме она отправляется прямо в Годрикову Лощину, к Лонгботтомам, к прелестной мадам Августе, всей ее многочисленной родне, и, конечно, самому Невиллу, при одной только мысли о котором хочется улыбаться, а почему, она и не знает. Не понимает. Может, ей это только предстоит понять?
Она собирается туда на две недели. Две долгих недели, за которые она успеет наскучить и надоесть всем. На этом настояла, кстати, сама мадам Августа - именно ее твердою рукою было написано письмо, после которого отец, побухтев для приличия о том, как все-таки быстро выросла его девочка, раз уже может во время каникул на пару недель куда-то без него умчаться, все же позволил ей туда отправиться. Ну да, раз уж сама миссис Лонгботтом, годившаяся в матери ее отцу, обещала присмотреть за его девочкой, как ему было не согласиться? И сейчас она порхает по дому, взмахи широких рукавов вместо крыльев, звон браслетов вместо птичьего пения, почти не касаясь пола бегает из комнаты в комнату, собираясь на эти две недели - вон там ее бусы, которые она сама сделала из найденных на побережье ракушек, а там ее балетки, а там самые любимые серьги из перьев, тщательно окрашенных ею в пурпурный цвет. До восьми часов не так много осталось, но она знает, что успеет собраться за это время. В конце концов, не так много вещей нужно на две недели, и главное уже покоится в ее расширенной отцовским заклинанием сумочке - подарок, аккуратно упакованный в коробочку горшок с росточком зубастой герани - невероятно редкой, между прочим, доступной только Хогвартсу и Мунго, и Мерлин знает, как ей пришлось постараться достать семечко, зная, как трепетно Невилл относится к растениям, особенно редким. А сверху на коробочку в сумку приземляются новые и новые вещи - юбка, блузка, еще юбка, сандалии - те самые, которые она купила в июне в Швеции... Когда часы бьют восемь, она летит вниз по лестнице, подхватив сумочку, сунув ноги в стоптанные лиловые балетки, расцеловывает отца в обе щеки, обещая ему, что будет в порядке, раз, наверное, двадцать, и прыгает в огонь сразу, как кидает туда горстку летучего пороха - пламя едва успевает стать зеленым.
Ее выплевывает в уютную небольшую гостиную, где сидит удобно в явно мягком кресле миссис Лонгботтом, тут же улыбающаяся ей - а ведь еще в начале этого года, завидев эту строгую леди, Луне казалось, та никогда ей не улыбнется. И нескольких реплик - краткого обмена любезностями - достаточно для того, чтобы ей указали путь в сад, куда она почти вылетает, все той же цветастой странной тропической птичкой, с почти соскользнувшей с волос алой атласной лентой - рубиновой полосой на платине, играющей всеми оттенками в свете закатывающегося солнца. Невилла она видит почти сразу - он стоит недвижно, смотрит куда-то, будто ждет, что она появится из ниоткуда, соткется прямо перед его лицом из дуновения ветерка, солнечных лучей и парочки нарглов, решивших поиграть с ним. Но она не умеет так, ей приходится путешествовать, как и всем остальным, и ей неоткуда появиться, кроме как из дома - поэтому она подходит, неслышно ступая по траве, будто и не касаясь ее теперь уже обутыми ступнями, крадется, чтобы не звенел ни один браслетик, ни на лодыжках, ни на запястьях - и привстает немножко на носочки, чтобы дотянуться, и закрывает ладошками ему глаза, тихонько фыркая, чтобы не был понятен ее голос. Чтобы он угадал, кто это.